Взгляд Фенрира медленно скользит от окровавленной раны к браслету наручников на запястье. Грудь вздымается в глубоком, но все таком же медленном вздохе. Со стороны спокойный, практически окаменевший, но внутри по жилам стремительно и, выжигая все на своем пути, растекается ярость. Такая ядовитая, острая и яркая, что она способна уничтожать миры. Она выкручивает человеческие органы, впивается зубами в вены, заставляет кровь кипеть, бурлить, исходиться зловонной пеной, которая, того и гляди, вырвется наружу – сквозь эти плотно сжатые зубы. Человеческие и звериные одновременно.
Ресницы вздрагивают, словно только сейчас Фенрир, наконец, понимает, что вырвался. Забрал то, что принадлежит ему, вернулся… что он больше не на цепи, и все это было иллюзией. Вся та боль, весь ужас. Смерть Эль. А вот что не было иллюзией – так это ее ебля с человеком. Ее омерзительно сладкое желание, которое хочется затолкать в глотку каждому из них так глубоко, чтобы они подавились в попытках изрыгнуть ее обратно. И сдохли. Оба. Блять, сдохли.
С губ срывается хриплый короткий смешок, полный такой ненависти, что он фактически обдирает собой горло. Фенрир поднимается, пальцы обхватывают браслет наручников и сминают его, словно гребаный фантик – ошметки летят на пол. Он нащупывает в кармане осколок цепи – первые несколько мгновений опасается прикоснуться к нему, но в итоге ничего не происходит. Фенрир осматривает его, но не чувствует никакого удовлетворения. С каким удовольствием он затолкал бы его в рот этой девке вместе со своим членом, смотрел бы, как она давится, как льются сладко-ядовитые слезы, как она пытается умолять, но вместо этого лишь сотрясается в рвотных позывах. Как последняя грязная шлюха, которой она и является.
Челюсти стискиваются до боли. Артефакт с глухим стуком приземляется на стол. А в следующую секунду Фенрир резко опрокидывает на пол шкаф. Нога обрушивается на деревянные створки, разламывая их, словно тонкий картон. Блять! Блять! Блять!
Он уничтожает абсолютно все в этой сраной комнате, на пол летит все. Гремит, разбивается, разлетается в ебаную пыль. А все потому, что он позволил этой девке захватить свой разум. Позволил себе быть таким слабым, позволил себе снова испытать эти чувства. Оказаться на цепи, скулить от боли и отчаяния, кричать и рычать. Сходить с ума. Бояться за нее. Позволил ей ебаться с человеком.
Она сдохнет. О боги, она сдохнет! Будет корчиться в предсмертной агонии, в судорогах, будет удерживать выпущенные кишки окровавленными пальцами, пока он ебет все, что от нее осталось! Пока раз за разом бьет ее лицом о пол, превращая его в месиво. Все, чтобы забыть, как она смотрела на человека, пока была с ним. Ебаная сука!
Фенрир рычит, раздирая горло. Рычит как раненый разъяренный зверь, совсем не как человек. И кажется, даже чертово здание вздрагивает от этого звука. Кажется, весь мир затихает на несколько мгновений, лишь бы не попасть ему под горячую руку. И правильно, блять!
Он пинает какую-то деревяшку, та отлетает к стене. Из легких вырывается обжигающий выдох. Красными воспаленными глазами Фенрир исподлобья осматривает весь этот хаос вокруг себя. Дрожащие пальцы зарываются в волосы. Он пытается забыть, пытается не вспоминать – ни себя на цепи, ни ее смерть, ни эту конченную еблю. Сжимает волосы крепче, до боли, но это не помогает. Нихуя не помогает.
Но кое-что поможет. О да. Он знает, где ее искать. Он хочет посмотреть в ее глаза, хочет схватить за горло, сломать эту тонкую хлипкую шею, бросить ее к своим ногам и услышать самый сладкий хруст в мире. Он не даст ей выдохнуть, как не дала ему она. Посадила на цепь, как чертову псину. Он не позволит ей воспользоваться этой силой снова – она не прикоснется к гребаным артефактам больше никогда.
Фенрир находит взглядом ключи от машины во всем этом хаосе и выходит наружу, даже не задумываясь о куртке и о порванных на бедре штанах с пятном высохшей крови. Ведет машину агрессивно, быстро. Похуй ему на человеческие правила, похуй на все. Он останавливается рядом с домом Эль… знает, что ее там еще нет, не чувствует ее.
О, он дождется. Фенрир выходит наружу, колючий зимний воздух врывается в легкие, но он не способен остудить эту ярость ни на градус. С собой Фенрир захватывает сигаретную пачку и закуривает. Едкий дым попадает в глаза, но не заставляет даже моргнуть, потому что сам Фенрир куда более ядовитый чем все, что существует в этом ебаном мире.
Затаптывает один окурок и закуривает снова. Пытается не думать и едва не рычит от того, что не получается. Одно воспоминание сменяется другим. Собственная боль и безумие оттеняются теми моментами, когда Эль смотрела в его глаза так, как никогда не смотрела раньше. Как никогда не посмотрит. Воспоминания такие яркие, что их можно примерить на себя, как срезанную с кого-то кожу – еще горячую, мягкую, нихуя не остывшую. Но такую же омерзительную и зловонную, ведь она чужая и никогда не подойдет ему. Еще один окурок летит на мерзлую землю, еще одна сигарета поджигается в маленьком пламени зажигалки. Фенрир сплевывает от отвращения.
Человек выпил какую-то херню, и ее привкус до сих пор во рту даже после стольких сигарет. Какой же тупой, какой жалкий и никчемный. Но до него никогда не дотянуться. Его никогда не уебать ногой в чертово ненавистное ебло, которым так любовалась эта девка. Что ж, зато его можно сломать иначе.
Все внутри неожиданно вскидывается, подрывается, словно зверь, который к прыжку. Эль близко. Фенрир тушит сигарету и усмехается – криво, сломано, в глазах ни тени этой усмешки. Он чувствует ее запах. Чувствует этот зловонный аромат ебливой суки во время течки. Суки, которая окутана страхом. Правильно, блять, бойся.
Тихий шаг назад. Он слышит это. Только это. Снова.
Фенрир резко бросается в темноту. К ней. Хватает, буквально сгребает к себе так, чтобы она даже в этой чертовой тьме разглядела его лицо – эти изломанные оскалом губы и фактически горящие глаза. Пальцы зарываются в ее волосы, сжимают, не позволяют отвернуться.
- Ну привет, маленькая сука, - он буквально рычит ей это в лицо, а затем швыряет ее в сторону машины.
Вокруг никого, абсолютная мертвая мерзлая пустошь – ярость Фенрира буквально отгоняет людей, заставляет их беспокойно обходить эту улицу, хоть ни один из них никогда не поймет причин такой тревоги. Но даже если бы они были на людной площади, ему было бы откровенно похуй.
Он приближается, не дает встать – опускает ногу в тяжелом ботинке на спину и заставляет окончательно рухнуть в грязный снег. Прямо чертовым лицом, которое хочется стереть до кости, выжечь какой-то кислотой. А все потому, что она смотрела. Смотрела, блять, на человека. Целовала. Твою мать, какая ему разница, куда она засовывала свой язык и кто ее ебал?! Почему он злится именно на это, а не на то, что она посадила его на гребаную цепь?!
Фенрир рывком опускается вниз, все равно оставаясь позади, снова хватает за волосы, отрывает ее лицо от снега. Охватывает подбородок и сжимает его. Его губы почти касаются ее уха, обжигают яростным жарким дыханием, способным оставлять ядовитые ожоги, настоящие нарывы. Убить ее. Разорвать. Впиться зубами в глотку. Драть. Драть. Драть. Выебать ее во все дыры. Не оставить ни единого живого места.
- От тебя смердит ебаной пущенной по кругу шлюхой, - он буквально чует, как человек испачкал ее собой. Ощущает каждый след на теле, который оставлен будто бы им самим, но нихуя не так. Чувствует даже то, что вытекло из нее прямо в белье. Ебаная грязь и мерзость. – Предупреждаю тебя, если только попробуешь снова создать иллюзию, я выпущу кишки твоей матери и заставлю тебя все это сожрать, - рычащий голос становится тише, практически ядовито-сладким шепотом.
Пальцы на ее подбородке сжимаются крепче… и останавливаются. Фенрир распахивает глаза шире, ощущая, что буквально уперся в бетонную стену лбом. Едва ли не с разбега. Пальцы начинают дрожать от напряжения, но не могут сжаться крепче, не могут причинить ей настоящую боль. Оторвать эту чертову голову. Как он мог забыть?! Блять! Блять! Блять!
Он не позволит ей это понять. Не позволит. Воспаленное яростью сознание ищет варианты, пытается придумать, как сделать ей больно, как отомстить, как насладиться. Скрипнув зубами, Фенрир резко выпускает ее, отшвыривает, будто грязную тряпку.
- Садись в машину, - пусть думает, что он оттягивает свою месть.
А он что-нибудь придумает. Он, блять, точно что-нибудь придумает.